жопа с ручкой
DOGS. Хайне/Бадоу. Мое безумие.DOGS. Хайне/Бадоу. Мое безумие.
– Ну, давай, бей! Бей, черт тебя дери!
Хайне тяжело с надрывом дышал. Он был в бешенстве. Мышцы задеревенели и с трудом подчинялись еле соображающему рассудку. Он был на грани того боевого безумия, после которого нет кнопки стоп, есть только ад. В последний раз, когда его так вывели из себя, дело закончилось трупами. Качественными такими трупами – неопознаваемыми. Он тогда истратил несколько десятков обойм, а кого не убил пулями, добил руками. У половины были вырваны глаза и глотки, разорваны позвоночники или выкушены сонные артерии. У другой половины – вспороты животы и вывернуты из суставов ребра, не говоря уже о множественных переломах конечностей. Людские тела валялись сломанными уродливыми марионетками. Кровь и потроха покрывали все помещение. Стоял невыносимый запах сырого мяса и дерьма.
Потом ему было плохо, очень плохо – в первый и последний раз в жизни его так рвало – до пустых спазмов, до кровавой желчи, так, что слезы текли из глаз с застывшими зрачками. Но это было потом.
Сейчас же Раммштайнер был на грани подобного безумия опять. И он сдерживал себя из последних сил, не позволяя телу давить слишком сильно, бить слишком сильно, крушить, убивать… А хотелось. До черта хотелось, до зубовного скрежета, до привкуса крови во рту, до слез, до головокружения хотелось. Хотелось схватить эти рыжие патлы в кулак и бить головой о бетонный пол – до безумия, до розовой пены, – чтоб заткнулся, замолчал, не смел! Хотелось сломать этот безупречно ровный нос, чтоб потекла кровь, чтоб в кулак врезались обломки костей, раскрошить, раздавить, испортить! Хотелось…
Но это был Бадоу. А Бадоу нельзя, Бадоу – свой. Нельзя. Точка. Поэтому Хайне только с силой прижимал его руки одной своей к полу, другой держал его за горло, не позволяя подняться, и сидел у него на бедрах. Он молился, чтоб Нейлз замолчал. Он никогда не умел молиться, никогда раньше этого не делал. Получалось трудно, с надрывом. Мысленно выплевывал свою хреновую гордость в небо – к чертям, к ангелам или кто там у них. Давился, захлебывался его наглостью, его спесью, его, сука, не выкуренной злостью.
– Бей, скотина! Мать твою, бей или съебись на хуй! Какого хрена ты молчишь?! Я, бля, заебался смотреть на твою белую безэмоциональную рожу. Слезь, блядь!
Бадоу рвался, бился в его крепком захвате, вертелся ужом, матерился, кричал, выплевывая требования и оскорбления, и зло зыркал единственным глазом.
– Бей, сука, – грудная клетка рыжего тяжело поднималась и опускалась. Он уже шептал – при повышении тона из горла вырывались только непонятный треск-скрежет и шипение. Голос сорвал окончательно. – Бей… Ударь. Ударь, Хайне.
– Заткнись, – альбинос еще больше вытянул его руки над головой. Теперь Бадоу не мог даже дернуться, чтоб не вывернуть себе плечо. Хайне наклонился к его уху и тихо прорычал, – Заткнись, придурок, или действительно убью, – так он и замер, прижимаясь щекой к щеке рыжего.
А Нейлз все тише и тише шептал:
– Бей, бей, бей…
Но через некоторое время он совсем затих под тяжестью Хайне.
Первым нарушил молчание Раммштайнер:
– Успокоился?
– А ты? – прохрипел Бадоу.
– Тогда вставай.
Из изрешеченного пулями, залитого кровью и заваленного трупами помещения они выбирались, держась друг за друга. Остановились только у разорванного пополам тела, где рыжий подобрал почти полную пачку сигарет. Щелкнула зажигалка. Запах дыма на миг перебил трупный. Нейлз глубоко затянулся и вновь повис на альбиносе.
– Ты суицидник, Бадоу.
– А ты псих.
В тишине раздавались медленные болезненные шаги и далекий шум ночного города за заколоченным окном. Где-то там нормальные люди спокойно спят, или ужинают, или трахаются – да мало ли, чем можно заняться ночью? А они – два придурка, два психа, два бешеных пса – выбираются из очередного полуобвалившегося недостроения, из его холодных глухих бетонных стен. Снова с пустыми уставшими глазами полутрупами тащатся домой. Снова вырывая, снимая, сдирая себя с края, безумия, смерти, ада. Когтями, клыками, криками, воплями… Кому оно, сука, надо? Кому, блядь, надо?!
– Спасибо, – одними губами шепнул Хайне.
– Да, не за что, – так же тихо ответил напарник.
– Ну, давай, бей! Бей, черт тебя дери!
Хайне тяжело с надрывом дышал. Он был в бешенстве. Мышцы задеревенели и с трудом подчинялись еле соображающему рассудку. Он был на грани того боевого безумия, после которого нет кнопки стоп, есть только ад. В последний раз, когда его так вывели из себя, дело закончилось трупами. Качественными такими трупами – неопознаваемыми. Он тогда истратил несколько десятков обойм, а кого не убил пулями, добил руками. У половины были вырваны глаза и глотки, разорваны позвоночники или выкушены сонные артерии. У другой половины – вспороты животы и вывернуты из суставов ребра, не говоря уже о множественных переломах конечностей. Людские тела валялись сломанными уродливыми марионетками. Кровь и потроха покрывали все помещение. Стоял невыносимый запах сырого мяса и дерьма.
Потом ему было плохо, очень плохо – в первый и последний раз в жизни его так рвало – до пустых спазмов, до кровавой желчи, так, что слезы текли из глаз с застывшими зрачками. Но это было потом.
Сейчас же Раммштайнер был на грани подобного безумия опять. И он сдерживал себя из последних сил, не позволяя телу давить слишком сильно, бить слишком сильно, крушить, убивать… А хотелось. До черта хотелось, до зубовного скрежета, до привкуса крови во рту, до слез, до головокружения хотелось. Хотелось схватить эти рыжие патлы в кулак и бить головой о бетонный пол – до безумия, до розовой пены, – чтоб заткнулся, замолчал, не смел! Хотелось сломать этот безупречно ровный нос, чтоб потекла кровь, чтоб в кулак врезались обломки костей, раскрошить, раздавить, испортить! Хотелось…
Но это был Бадоу. А Бадоу нельзя, Бадоу – свой. Нельзя. Точка. Поэтому Хайне только с силой прижимал его руки одной своей к полу, другой держал его за горло, не позволяя подняться, и сидел у него на бедрах. Он молился, чтоб Нейлз замолчал. Он никогда не умел молиться, никогда раньше этого не делал. Получалось трудно, с надрывом. Мысленно выплевывал свою хреновую гордость в небо – к чертям, к ангелам или кто там у них. Давился, захлебывался его наглостью, его спесью, его, сука, не выкуренной злостью.
– Бей, скотина! Мать твою, бей или съебись на хуй! Какого хрена ты молчишь?! Я, бля, заебался смотреть на твою белую безэмоциональную рожу. Слезь, блядь!
Бадоу рвался, бился в его крепком захвате, вертелся ужом, матерился, кричал, выплевывая требования и оскорбления, и зло зыркал единственным глазом.
– Бей, сука, – грудная клетка рыжего тяжело поднималась и опускалась. Он уже шептал – при повышении тона из горла вырывались только непонятный треск-скрежет и шипение. Голос сорвал окончательно. – Бей… Ударь. Ударь, Хайне.
– Заткнись, – альбинос еще больше вытянул его руки над головой. Теперь Бадоу не мог даже дернуться, чтоб не вывернуть себе плечо. Хайне наклонился к его уху и тихо прорычал, – Заткнись, придурок, или действительно убью, – так он и замер, прижимаясь щекой к щеке рыжего.
А Нейлз все тише и тише шептал:
– Бей, бей, бей…
Но через некоторое время он совсем затих под тяжестью Хайне.
Первым нарушил молчание Раммштайнер:
– Успокоился?
– А ты? – прохрипел Бадоу.
– Тогда вставай.
Из изрешеченного пулями, залитого кровью и заваленного трупами помещения они выбирались, держась друг за друга. Остановились только у разорванного пополам тела, где рыжий подобрал почти полную пачку сигарет. Щелкнула зажигалка. Запах дыма на миг перебил трупный. Нейлз глубоко затянулся и вновь повис на альбиносе.
– Ты суицидник, Бадоу.
– А ты псих.
В тишине раздавались медленные болезненные шаги и далекий шум ночного города за заколоченным окном. Где-то там нормальные люди спокойно спят, или ужинают, или трахаются – да мало ли, чем можно заняться ночью? А они – два придурка, два психа, два бешеных пса – выбираются из очередного полуобвалившегося недостроения, из его холодных глухих бетонных стен. Снова с пустыми уставшими глазами полутрупами тащатся домой. Снова вырывая, снимая, сдирая себя с края, безумия, смерти, ада. Когтями, клыками, криками, воплями… Кому оно, сука, надо? Кому, блядь, надо?!
– Спасибо, – одними губами шепнул Хайне.
– Да, не за что, – так же тихо ответил напарник.
@темы: Прозописульки, Собаководство
-
-
22.09.2009 в 07:15-
-
22.09.2009 в 17:53-
-
28.09.2009 в 16:34-
-
28.09.2009 в 16:45Какая вожжа ид по хвост хапнула?
Довести можно каждого. Бадоу — легко, только сигареты отобрать. Хайне — сложно, но если уж доведешь... Конкретно здесь довели-таки Хайне. Кто и как — можно пофантазировать, но гора трупов там уже имеется. Бадоу, ессно, нужно его успокоить. Как? Либо связать, либо дать связать себя. Первое — сложновато, и вряд ли рыжий не пытался. В попытке первого получилось второе. Осталось только привести в чувство. Опять же как? Много говорить. Ты представляешь себе Бадоу ведущим в такой ситуации светскую беседу? Я — нет. В конце концов рыжий и сам был на взводе. Вот так вот.
-
-
28.09.2009 в 17:20Кто и как — можно пофантазировать,
В том то и дело, дофантазировать не то что бы не хочется, просто оно там просится, для обьяснения ситуации.
-
-
28.09.2009 в 17:46*задумчиво перечитывает* А по-моему, не просится. Акцент-то стоит не конкретно на всей ситуации, а на ее разрешении. На доверии, поддержке, дружбе в какой-то мере. Здесь не нужно разворачивать полномасштабную боевку для передачи основной мысли. Я даже считаю, что это будет лишним. Ну, чисто ИМХО.
-
-
28.09.2009 в 17:48-
-
28.09.2009 в 18:04-
-
28.09.2009 в 18:09-
-
28.09.2009 в 18:26Но я повторяю, это лично моё мнение и вообще мне стиль и сам текст очень понравились. Да ладно тебе! Критикуй как нравится! *улыбнулась* Я к критике отношусь благосклонно, особенно к аргументированной.
он написан только для того, что бы показать ярость Хайне и уход из неё. Жаль, что только это. Значит мой промах. Я просто акцент ставила на последние две строчки. Они должны были вызвать вопросы. Но, видимо, не получилось. Жаль.
Но ничего. Я еще не волшебник, я только учусь.