жопа с ручкой
Автор: Анаитель
Фэндом: DOGS
Рейтинг: R
Пейринг: Бадоу/Хайне
Размер: драббл
Отказ: видела бы это та, чьи права...
Примечания: Относится к игре.
Посвящается: Eugene Allerton. Спасибо за прекрасную идею.
№2.1№2.1
Раммштайнер провожает его спину глазами. Может и вправду, они заигрались в дружбу? Слишком долго живут вместе – привыкли, срослись, пришиты еже друг к другу. Не разрезать, не разорвать – не трогай. Это нервы – они тянуться тонкой болезненной паутиной, опутывают, вяжут. Они уже намертво вросли в эти рыжие волосы, зеленый блеск единственного глаза и сигаретный дым.
Смешной он – Бадоу, – еще трепыхается, пытается что-то доказать, отстоять. Бродит ночами неизвестно где. Ищет свободу. Курит безостановочно. Потом же все равно возвращается – мокрый, замерзший, с потухшим взглядом и израненными руками. Заходит, роняет на пол пальто, утыкается носом в плечо. А Хайне перебирает его волосы – прядку за прядкой, – они жесткие, густые. И чувствует, как сжимаются на его талии озябшие пальцы.
Бадоу в такие моменты весь напряженный – сутулится, уши слегка краснеют, по спине пробегает дрожь. Ему стыдно. Он знает, что Хайне всю ночь не спал, или две, или неделю – Хайне выносливый. Он знает, что на кухне стоит остывший кофе и полная пепельница. А от кофе – запах коньяка. Бадоу стыдно, но молчит. Смешной он.
А еще Бадоу никогда не закрывает дверь за собой. Лифтер.
Хайне фыркает в кружку. Не то, что бы его это злило или раздражало. Он привык. Раньше – да. Раньше он возмущался, требовал уединения или еще чего-то. А Бадоу всегда было много – где бы рыжий ни был: в спальне, гостиной, на кухне – Хайне ощущал его присутствие. И задыхался, тонул. Тогда он и сам часто не появлялся дома неделями, просиживая дни в барах, а ночи на крышах. Дышал морозом и осколками неба. Мучился своим забытым прошлым и абсолютной памятью.
А потом Бадоу стало мало – мало на заданиях, мало в соседней комнате, мало просто присутствия. Он стал необходим, нужен – он стал жизнью.
Это просто нервы. Не разрезать, не разорвать – не трогай.
Хайне вздохнул и отложил книгу – все равно уже пять минут пытается прочесть один абзац. Из ванной доносится очередная скабрезная песенка в исполнении рыжего. Раммштайнер поморщился. Его чуткий слух даже сквозь шум воды улавливал фальшь. Мде, а голос-то, в отличие от слуха, у Бадоу есть.
За окном закручивалась очередная промозглая ночь. Тучи, вязкая промышленная гарь, легкий пепел закрывали легендарные звезды. Мир – почти склеп.
А иногда в этом мире шел снег. Не бело-пушистые хлопья, а нечто серое, замешанное на ядовитых испарениях и грязи – просто серый лед. В такие дни город болел тишиной – густой как машинное масло и такой же по сути, кинь спичку, и вспыхнет. Эта тишина воняла страхом – страхом застоявшимся, забытым. Прошлое.
Бадоу всегда болезненно реагировал на снег. Хайне уже мог наверняка предсказать сегодняшний сценарий. Сегодня Бадоу, скорее всего, устроится на большом подоконнике в гостиной с кружкой чая. И лицо у него будет спокойное-спокойное. Сегодня он будет тихим и грустным, думать о чем-то. Сегодня у Хайне сложится ощущение, что кто-то прикрутил обычную яркость мира. И хочется согреть, сесть напротив, обнять или, может, просто находиться в комнате. Хочется – рядом. Это ведь так много?
Он заигрался в дружбу, этот Бадоу. И Хайне вместе с ним. Когда это стало так важно? Его улыбка, смех? Это просто нервы. Не разрезать, не разорвать – не трогай.
На окно упали первые снежинки. Они пока еще были совсем слабенькими, таяли почти мгновенно. Хайне знал, что пора уходить. И он уйдет, как и тысячи раз до этого, оставив Бадоу наедине с его страхами, личным безумием и блоком недавно купленных сигарет. Уйдет на день или два – до окончания снегопада. Походит давно изученными маршрутами, подышит иллюзией свободы, помучается памятью.
И отчаянно соскучится. Так, что в дрожь, так, чтоб бежать, до расширенных зрачков и сбитого дыхания.
Раммштайнер встал, медленно натянул рубашку, аккуратно замотал бинты на шее – полоса к полосе. Сделал шаг в сторону двери. Он знал, как Бадоу проводит снегопад. Идя по коридору и застегивая кобуры, Хайне вспоминал тот первый и последний раз, когда остался с рыжим. Пустой взгляд в никуда. Его нет. И холодно. Хайне помнил, что тогда ему было очень холодно. Но все окна были закрыты. И Бадоу на подоконнике. Пепельница и остывший чай. Больно было.
Проходя мимо гостиной альбинос замер на пороге. Вон, сидит – ноги подобрал под себя, сгорбился и смотрит на улицу. Серый полу-дым. Полу-бред. Мороз.
А почему было-то? Сейчас тоже больно, еще больнее. И руки аж зудят.
А у Бадоу волосы еще не высохли. Он весь четкий такой. Кожа как выбеленная, и губы синеватые.
В комнате тикали большие старинные часы. Рыжий почему-то их очень любил, говорил: они помнят. Выщерблены, царапины повидали не один век и многое могли бы рассказать. Рыжий говорил: они разговаривают – так тихо-тихо, легким бормотанием. А слышно было только шум ветра за окном и электронный будильник.
Хайне подошел к Нейлзу, сел напротив. Смотрит.
И тихо, спокойно – почти мир.
А зеленый глаз грустный-грустный.
– Иди сюда.
Бадоу поднял голову. И мысли – не здесь.
– Иди, – Хайне протянул к нему руки.
– Ты что..?
Голос хриплый, ржавый.
Раммштайнер фыркнул и мотнул головой. Наклонился и дернул напрягшегося напарника на себя. Еле успел подхватить чашку, от неожиданности выпущенную из цепких пальцев. Прислонил вскрикнувшего Бадоу спиной к себе, сунул чай в руки – все-таки чай – и зарылся носом в его рыжие лохмы. Он пахнет осенью, холодом. И руки холодные.
– И кто после этого пидорас? – Бадоу напряжен, не понимает.
Хайне не знал, как пахнет настоящая осень. Но думал, что сегодня это подходит.
– Заткнись и сиди.
– Хайне,..
Альбинос потерся носом о его затылок.
– Просто сиди. Я тут.
Бадоу поерзал. Уставился в кружку.
– Хайне, я не…
– Это просто нервы.
Не разрезать, не разорвать – не трогай.
Фэндом: DOGS
Рейтинг: R
Пейринг: Бадоу/Хайне
Размер: драббл
Отказ: видела бы это та, чьи права...
Примечания: Относится к игре.
Посвящается: Eugene Allerton. Спасибо за прекрасную идею.
№2.1№2.1
Раммштайнер провожает его спину глазами. Может и вправду, они заигрались в дружбу? Слишком долго живут вместе – привыкли, срослись, пришиты еже друг к другу. Не разрезать, не разорвать – не трогай. Это нервы – они тянуться тонкой болезненной паутиной, опутывают, вяжут. Они уже намертво вросли в эти рыжие волосы, зеленый блеск единственного глаза и сигаретный дым.
Смешной он – Бадоу, – еще трепыхается, пытается что-то доказать, отстоять. Бродит ночами неизвестно где. Ищет свободу. Курит безостановочно. Потом же все равно возвращается – мокрый, замерзший, с потухшим взглядом и израненными руками. Заходит, роняет на пол пальто, утыкается носом в плечо. А Хайне перебирает его волосы – прядку за прядкой, – они жесткие, густые. И чувствует, как сжимаются на его талии озябшие пальцы.
Бадоу в такие моменты весь напряженный – сутулится, уши слегка краснеют, по спине пробегает дрожь. Ему стыдно. Он знает, что Хайне всю ночь не спал, или две, или неделю – Хайне выносливый. Он знает, что на кухне стоит остывший кофе и полная пепельница. А от кофе – запах коньяка. Бадоу стыдно, но молчит. Смешной он.
А еще Бадоу никогда не закрывает дверь за собой. Лифтер.
Хайне фыркает в кружку. Не то, что бы его это злило или раздражало. Он привык. Раньше – да. Раньше он возмущался, требовал уединения или еще чего-то. А Бадоу всегда было много – где бы рыжий ни был: в спальне, гостиной, на кухне – Хайне ощущал его присутствие. И задыхался, тонул. Тогда он и сам часто не появлялся дома неделями, просиживая дни в барах, а ночи на крышах. Дышал морозом и осколками неба. Мучился своим забытым прошлым и абсолютной памятью.
А потом Бадоу стало мало – мало на заданиях, мало в соседней комнате, мало просто присутствия. Он стал необходим, нужен – он стал жизнью.
Это просто нервы. Не разрезать, не разорвать – не трогай.
Хайне вздохнул и отложил книгу – все равно уже пять минут пытается прочесть один абзац. Из ванной доносится очередная скабрезная песенка в исполнении рыжего. Раммштайнер поморщился. Его чуткий слух даже сквозь шум воды улавливал фальшь. Мде, а голос-то, в отличие от слуха, у Бадоу есть.
За окном закручивалась очередная промозглая ночь. Тучи, вязкая промышленная гарь, легкий пепел закрывали легендарные звезды. Мир – почти склеп.
А иногда в этом мире шел снег. Не бело-пушистые хлопья, а нечто серое, замешанное на ядовитых испарениях и грязи – просто серый лед. В такие дни город болел тишиной – густой как машинное масло и такой же по сути, кинь спичку, и вспыхнет. Эта тишина воняла страхом – страхом застоявшимся, забытым. Прошлое.
Бадоу всегда болезненно реагировал на снег. Хайне уже мог наверняка предсказать сегодняшний сценарий. Сегодня Бадоу, скорее всего, устроится на большом подоконнике в гостиной с кружкой чая. И лицо у него будет спокойное-спокойное. Сегодня он будет тихим и грустным, думать о чем-то. Сегодня у Хайне сложится ощущение, что кто-то прикрутил обычную яркость мира. И хочется согреть, сесть напротив, обнять или, может, просто находиться в комнате. Хочется – рядом. Это ведь так много?
Он заигрался в дружбу, этот Бадоу. И Хайне вместе с ним. Когда это стало так важно? Его улыбка, смех? Это просто нервы. Не разрезать, не разорвать – не трогай.
На окно упали первые снежинки. Они пока еще были совсем слабенькими, таяли почти мгновенно. Хайне знал, что пора уходить. И он уйдет, как и тысячи раз до этого, оставив Бадоу наедине с его страхами, личным безумием и блоком недавно купленных сигарет. Уйдет на день или два – до окончания снегопада. Походит давно изученными маршрутами, подышит иллюзией свободы, помучается памятью.
И отчаянно соскучится. Так, что в дрожь, так, чтоб бежать, до расширенных зрачков и сбитого дыхания.
Раммштайнер встал, медленно натянул рубашку, аккуратно замотал бинты на шее – полоса к полосе. Сделал шаг в сторону двери. Он знал, как Бадоу проводит снегопад. Идя по коридору и застегивая кобуры, Хайне вспоминал тот первый и последний раз, когда остался с рыжим. Пустой взгляд в никуда. Его нет. И холодно. Хайне помнил, что тогда ему было очень холодно. Но все окна были закрыты. И Бадоу на подоконнике. Пепельница и остывший чай. Больно было.
Проходя мимо гостиной альбинос замер на пороге. Вон, сидит – ноги подобрал под себя, сгорбился и смотрит на улицу. Серый полу-дым. Полу-бред. Мороз.
А почему было-то? Сейчас тоже больно, еще больнее. И руки аж зудят.
А у Бадоу волосы еще не высохли. Он весь четкий такой. Кожа как выбеленная, и губы синеватые.
В комнате тикали большие старинные часы. Рыжий почему-то их очень любил, говорил: они помнят. Выщерблены, царапины повидали не один век и многое могли бы рассказать. Рыжий говорил: они разговаривают – так тихо-тихо, легким бормотанием. А слышно было только шум ветра за окном и электронный будильник.
Хайне подошел к Нейлзу, сел напротив. Смотрит.
И тихо, спокойно – почти мир.
А зеленый глаз грустный-грустный.
– Иди сюда.
Бадоу поднял голову. И мысли – не здесь.
– Иди, – Хайне протянул к нему руки.
– Ты что..?
Голос хриплый, ржавый.
Раммштайнер фыркнул и мотнул головой. Наклонился и дернул напрягшегося напарника на себя. Еле успел подхватить чашку, от неожиданности выпущенную из цепких пальцев. Прислонил вскрикнувшего Бадоу спиной к себе, сунул чай в руки – все-таки чай – и зарылся носом в его рыжие лохмы. Он пахнет осенью, холодом. И руки холодные.
– И кто после этого пидорас? – Бадоу напряжен, не понимает.
Хайне не знал, как пахнет настоящая осень. Но думал, что сегодня это подходит.
– Заткнись и сиди.
– Хайне,..
Альбинос потерся носом о его затылок.
– Просто сиди. Я тут.
Бадоу поерзал. Уставился в кружку.
– Хайне, я не…
– Это просто нервы.
Не разрезать, не разорвать – не трогай.
-
-
06.10.2009 в 01:50Я просто удивляюсь и умиляюсь ")
Мне нравится, что ты вставляешь осолки про мир, очень красиво получается. Я вот уже на чисто психологию скатился, а у тебя - мир ")
Здорово вышло ") Я обязательно что-нибудь сюда припишу, прям обязательно ")
-
-
06.10.2009 в 11:12А вообще, очень красиво получилось)) Тань, ты пишешь с каждым разом всё лучше. Молодчинка)))
-
-
06.10.2009 в 17:13Я обязательно что-нибудь сюда припишу, прям обязательно Пиши, пиши.
Eskarin, сэпасиба.
Так и хочется разрушить в одной из вероятностей эту идиалистическую картину Ну дак! Берись.